Но вот гляжу я на эти лица. Есть в них и страх, и обездоленность, и страдания. И в то же время у многих незаметно надлома или отчаяния. Наоборот, чаще всего во взгляде стойкое и даже угрюмое упрямство. Но есть и бойцы, не утратившие оптимизма. Вон, молодые совсем парни стоят у противоположного края платформы и улыбаются, даже периодически машут работающим в поле селянкам.

Слова краскома о моём неверии в силу духа советского человека ничуть не задели. Лишь заставили глубже задуматься над тем, как же всё-таки далёк я, чего греха таить, от чаяний этого времени. Нет, не в понимании или знаниях. Скорее, в способности воспринимать беды и несчастья. Слишком много лет бытового цинизма, откровенной лжи и многократного шельмования в общем-то неплохой советской социалистической идеи давно вырастили у меня внутри толстую броню непринятия её реального воплощения. Вернее, подточили веру в реальное светлое социалистическое или коммунистическое будущее.

Но вот они-то, те, кто сейчас едут вместе со мной в большинстве своём свято в это верят! И готовы не только умереть за неё сами, но и перегрызть глотку тем, кто не с ними. И этого ни в коем случае нельзя недооценивать.

— Чего замолчал-то, Петро? Всё же веришь, что я прав?

— Не совсем, Матвей. Я не партийный, и никогда не был ни кулаком, ни зажиточным крестьянином. Как и у многих в моей семье перебивались, чем могли и как могли. Мана с неба не падала. И советская власть, конечно, дала таким, как я, гораздо больше возможностей, чем было при царе, — я старался выбирать слова, чувствуя, что взгляд Фомича, словно рентгеном пытается просветить мою личность на предмет контрреволюции или чего он там про меня надумал. Всё равно, достоверно выглядеть или притворяться борцом за коммунистические идеи у меня не получится, так хоть совсем уж во враги советской власти не запишет. — Скажи, командир, раз пошёл разговор начистоту, ты в каком звании?

— Старший политрук, — продолжал сверлить меня взглядом Матвей.

— Примерно так я и думал. Тогда тебе будет понятна моя позиция. Таких, как я в своё время партия назвала «попутчиками».

— Погоди, Петро, — мотнул головой Матвей, — не путай, тогда это касалось вопроса развития пролетарского искусства, литераторов. Ты ж сам из крестьян?

— Всё так, но, по сути, верно и то, что я, так же, как и «попутчики» сочувствую убеждениям ВКП(б), сотрудничаю с её представителями, однако не имею в ней формального членства. И некоторые вопросы (я намеренно упустил готовое сорваться с губ слово «идеи») не могу принять полностью. Уж не обессудь, Фомич. При этом я патриот Советской России и за родину глотку порву фашистам! Такое объяснение тебя устраивает?

— Мда-а…Петро, ну ты и…накрутил. Странно, что ты, крестьянин по происхождению и вроде бы по духу нахватался где-то гнилых интеллигентских ухваток. Но я тебя, кажется, понял. Ты, несмотря на солидный возраст, всё ещё колеблющийся. Незрелый элемент! Может, по причине личных обид или политической неграмотности, полагаю. Время покажет. И исправит! Будем работать! — политрук решительно кивнул каким-то своим мыслям и повернулся к своему помощнику, что-то объясняя. Я уже не стал прислушиваться.

«Будем работать!» — интересно, это он про что? Решил взять меня на политические поруки и, таким образом, успокоить свою партийную совесть, что сотрудничает с «незрелым элементом»? Трындец какой-то! Как всё запущено. Ладно, главное, чтобы «не бросал в терновый куст».

Дело шло к полудню, и нещадный зной заливал всё пространство вокруг. На небе не было видно ни облачка, так что до вечера о дожде можно было мечтать. Для экономии сил я, широко натянув на голову расправленную пилотку, закрыл глаза и погрузился в транс, постаравшись максимально замедлить метаболизм, что позволило бы сэкономить энергоресурсы аватара.

Мысли тяжёлыми валунами ворочались, перескакивая с одной темы на другую, всё время возвращаясь то к увиденному сегодня на этапе, то к разговору со старшим политруком, а то и к рассказанному накануне Смотрящим. Десятки вопросов продолжали роиться в моей голове, не давая полностью уйти в новый транс. Но один вопрос особенно не давал покоя.

С какой стати Закону Сохранения Реальности, этой независимой и неодушевлённой силе, контролирующей стабильность миров, помогать именно мне? Ведь по большому счёту для него я если и не самый пустячный винтик среди анавров в Веере Миров, то уж точно не определяющая фигура или значимый фактор. Кто или, может быть, что он такое — Закон? Если на защите его интересов стоит столь вездесущий орден анавров, как Смотрящие?

Похоже, я спешу выдать желаемое за действительное. Пока вся сила рыцарей реальности, что я видел, фактически проявилась лишь в небольшой помощи во время первой миссии, да ещё в парочке визитов, считая сегодняшний, результатом последнего явилась некая информация, которую не у кого даже проверить. Мутные эти Смотрящие, похлеще Хранителей.

Но справедливости ради, стоит сказать, что и те сведения, которыми потчуют меня Хранители через Странника, тоже приходится принимать на веру. Похоже, я просто обречён двигаться по течению, держа ушки на макушке, в надежде не упустить своего шанса на спасение семьи. Мерзкое ощущение беспомощности вновь охватило меня до дрожи в руках.

Даже здесь, в этом времени, мои попытки помочь людям пока слишком жалкие и слабые по определению. А ведь дальше вряд ли будет проще.

Путь выживания, который я себе наметил, необратимо ведёт если не к предательству, то к целому каскаду неприятных компромиссов. Что, положа руку на сердце, почти одно и то же. Считай та же завуалированная оправданиями о благих намерениях, подлость по отношению к остальным, не наделённым моими способностями, узникам. Что ж, коготок увяз — всей птичке пропасть.

Это как беременность. Нельзя быть предателем наполовину или частично. Но я попробую решить это уравнение. А мне ничего другого не остаётся. И если Лукреций прав, то Закон Сохранения Реальности просто обязан провести меня к оптимальному результату.

Глава 10

Ближе к вечеру навстречу нашему поезду почти без перерыва проследовало несколько эшелонов с техникой и войсками. Судя по тому, в какую сторону удалялись стихающие гудки паровозов, все они шли на восток, туда, где продолжала раскручивать маховики новая летняя компания коричневого молоха, рвавшегося на этот раз на Кавказ, к бакинскому чёрному золоту, крови войны.

Народ на жаре давно разомлел до невозможности. Многие бредили, шепча или выкрикивая пересохшим горлом то ли мольбы, то ли проклятия. Разобрать толком было нельзя. Кое-кто из бойцов беспокойно подрёмывал, кто-то безучастно смотрел, уставившись в одну точку.

Боец небольшого роста с раскосыми глазами, ссутулившись насколько позволяла теснота, тянул на одной ноте, не раскрывая рта, заунывную песню без слов. Стоявшие рядом пленные поначалу матерились и пихали его кто в плечо, а кто и по затылку. Но боец не обращал ни на кого внимания, так и ехал много часов. Потом про него забыли. Притерпелись.

Поначалу я вошёл в состояние транса уже привычно, используя технику погружения в воды невидимой реки с ускорением потока времени. Как в тот день, когда во время двенадцатичасового наказания стояния под ружьём. Но всё же попробовал немного изменить тактику, памятуя, как сложно было вынырнуть из глубокого погружения в подсознание, и какими болезненными ощущениями я был в итоге «награждён».

Пытаясь затормозить усилием воли течение потока пространства, в который погрузилось моё сознание, я испытал нешуточное сопротивление. Больше всего это было похоже на мощный поток мелких твёрдых частиц, множественные виртуальные удары которых ощутило моё эфемерное тело. Стоило мне сосредоточить на этом внимание, как не только воображение, но и картинка окружающего меня пространства тут же приобрела вполне оформленный вид. И стала неотличима от реальности. Даже дух захватило!