— Так точно, герр гауптман!

— Вот и хорошо, Тэлычко. Сейчас тебя отведут в госпиталь. Дам тебе двое суток. Потом явишься в отдел «3B» к старшему унтер-офицеру Вайсмюллеру. Посмотрим, на что ты способен. У меня всё.

— Хайль Геринг, герр гауптман! — прохрипел я, продолжая висеть на верёвке.

Гауптман аккуратно затушил окурок в пепельнице, подхватил со стола папку и вышел за дверь.

И что это было? Ещё одна проверочка? Вариант собеседования а-ля-абвер при подборе сотрудника в помощь инженеру Иоганну Вильчеку?

Охренеть, не встать! Но я ведь сам захотел пролезть в это кубло. И теперь ничего больше не остаётся, кроме как точно выполнять приказы немецкого командования в лице гауптмана Отто Кригера. И быть преданным делу Рейха и великой Германии. Интересно, долго я ещё буду висеть?

На этот раз в допросную вошёл не лысый Гельмут, а двое военнопленных в давно потерявших свой первоначально белый цвет халатах. С собой они принесли обычные армейские носилки, которые положили рядом с привинченной табуреткой прямо на бетонный пол.

Один из вошедших молча стал развязывать узел на верёвке, что держала меня в подвешенном состоянии. Другой также без лишних слов обхватил меня сзади за бёдра. Верёвка ослабла, я уронил руки вдоль тела, морщась от немилосердно заколовших тысячами иголок мышц.

Тот, что держал меня за бёдра, аккуратно выпрямился, придерживая меня за поясницу и правое плечо:

— Сам-то идти сможешь, дядя? — поинтересовался тот, что отвязывал верёвку.

— Попробую.

— Ну давай, спробуй, болезный, — послышался у меня из-за спины голос, но руки с поясницы и плеча не исчезли.

Я попытался сделать шажок — вдоль позвоночника немедленно словно плеснуло кипятком, я пошатнулся, удержавшись только за счёт помощи санитара, что стоял за спиной.

— Не, не ходок ты, нонче, дядя. Давай садись на носилки, отнесём уж в шоковую, как начальством велено.

Санитары помогли мне присесть, а затем и лечь на носилки. Интересно, что будет, если я не восстановлюсь за двое суток? Вопрос так и повис у меня в голове, а потом из неё и вовсе выветрились все мысли. Я потерял сознание. Впервые в этом мире.

Глава 15

— Василий Иванович, дорогой, постарайтесь в следующий раз сдерживаться при начальнике лагерной полиции. Лёнька Гестап не тот человек, чтобы пытаться взывать к его совести или милосердию. Правду сказать, преизрядная сволочь, я вам скажу. Затаит зло, не видать нам лишнего ведра свёклы для больных. Лучше займитесь заполнением историй болезни вновь прибывших. Последние недели всё больше поступают ургентные с тифом, туберкулёзом и опять с дизентерией. Отовсюду: из Бельгии, Чехии, Австрии. Такое впечатление, что немецкое начальство окончательно решило превратить Цайтхайн в большой эпидемический отстойник. Сколько народу за этот год закопали, упокой господи души невинные. Эшелоны приходят на станцию лишь для фильтра, переформирования и распределения, прибывших в арбайткоманды. И как же их много, дражайший Василий Иванович!

— Николай Семёнович, что же вы сами себе противоречите? Призываете держать язык за зубами, а сами… И у стен есть уши.

— Вы полагаете? Не думаю. Здесь палата для тяжёлых. Отсюда обычно одна дорога. На вагонетку — и в карьер. Они все находятся либо в коме, либо сознание серьёзно спутанно. Да что нового они могут услышать? Вы когда-нибудь видели здесь кого-то из полицейских, писарей, банщиков или кладовщиков? То-то же! Дорогой мой Василий Иванович, вы уже полгода в лагере и уж я не знаю, как, возможно, только божьим провидением ещё задержались в нашем лазарете. Чтобы мы без вас делали! Оберштабартцу и дела нет до больных пленных. Ему важнее отчётность и регулярная отправка «выздоравливающий» на работы. А вы лечите вопреки обстоятельствам: добрым словом и тем, что есть у нас в распоряжении. Я не знаю, кто бы из знакомых мне врачей смог бы столько сделать при таком скудном аптекарском пайке. Поберегитесь, прошу! После того как Гуревича и Цандера расстреляли по доносу этого гадёныша Лёньки Гестапа вы одна наша надежда. А ведь они своё еврейство успешно скрывали почти четыре месяца. Среди больных в других палатах вполне могут оказаться и простые наушники, и штатные осведомители. Лучше бы обсуждать щекотливые вопросы в ординаторской.

— Ах, Николай Семёнович, Николай Семёнович, да это на вас, старшем фельдшере, держится этот лазарет, да ещё на товарищах из союза…

— Так, всё, Василий Иванович, пойдёмте уже! Карты сами себя не напишут…

Удаляющиеся шаркающие шаги окончательно убедили меня, что я полностью пришёл в себя и услышанный разговор не приснился. Видимо, я стал свидетелем беседы одного из бывших советских врачей, что входили в штат лагерного лазарета и старшего фельдшера, по сути выполнявшего функции коменданта госпиталя. Характер речевых оборотов и косвенные возрастные признаки голоса врача говорили в пользу того, что этот Василий Иванович, возможно, из «бывших». Все эти «позвольте» и «полагаете». Да и фельдшер не раз Бога упоминал. Что-то мне этот диалог память разбередил. Нет, не могу так сразу вспомнить.

Займусь-ка я лучше снова ревизией организма. Дело привычное и ещё с эшелона опробованное для ускорения восстановления нарушенных функций. Сознание привычно нырнуло в золотистую круговерть безвременья. И почти без какой-либо паузы, я снова увидел объёмное изображение своего тела со всеми действующими потоками и функционалами органов. На этот раз не было ощущения чужого присутствия, чего я так опасался. Все действия получались легко и привычно, приходилось даже немного сдерживать скорость перемещения моего разума по структурным слоям внедрения в тело.

Изменённые или нарушенные участки не приходилось долго искать. Достаточно было сосредоточить внимание на какой-либо из телесных зон аватара, как немедленно появлялось интуитивное понимание точного места и степени вмешательства. Это так захватило меня, что по началу я кинулся восстанавливать повреждения бессистемно, рывками и лишь спустя некоторое время, стал детально и последовательнго ревизовать организм от макушки до пяток. Во время этой потрясающей работы с каждым актом восстановления всё чаще приходила уверенность, что таким образом я вполне смогу лечить и более серьёзные повреждения.

Вот только всё ещё открытым оставался вопрос о системных затратах энергии и биомассы на все эти манипуляции. Как известно, из ничего нельзя сотворить ничего, а для воссоздания целого из разрушенного нужны исходные материалы и энергия.

Простота и лаконичность этой мысли почему-то привела меня в эйфорическое состояние. При этом я заметил, как к особенно повреждённым участкам тела от изумрудной печати Матрикула тянутся зелёные энергетические жгуты, прорастая восстановленные ткани.

Вот вам и часть ответа. Матрикул — не только радар и поисковик, он ещё и дополнительный источник энергии. Что ж, следует запомнить этот факт. И постараться не злоупотреблять лишний раз приобретёнными способностями. Вполне возможно, что раз он может быть резервным источником, то и его энергетическая ёмкость вполне может восстанавливаться со временем. Надо бы обязательно изучить этот процесс при первом же удобном случае. Особенно когда найду возможность основательно подкрепиться.

По внутренним ощущениям прошло не менее суток, хотя на самом деле после пробуждения я осознал, что весь процесс восстановления занял не более двух часов. Не знаю, сколько я провёл времени в допросной. Привезли-то меня глубокой ночью. Наверняка, Гельмут провозился со мной ещё несколько часов. Значит, в лазарет санитары доставили уже под утро. Пожалуй, что сейчас время близится к обеду. Пора выбираться окончательно из глубин собственного я. Пока я тут не остался на веки вечные.